|
|
* ГЛАВА No 1. ITER. ПУТЬ В БОСНИЮ (1994 г.)
Летом 1993-го я окончательно понял, что происходит в Югославии. Понял -
по крайней мере доказал себе.
К тому времени кровь в этой стране лилась добрых два года. В 91-м Запад
поддержал хорватов и словенцев, пожелавших обрести независимостьот Белграда.
В жертву при этом были принесены сербы, проживавшие на территории Хорватии.
Тысячи людей оказались не просто в положении людей второго сорта - а просто
скота. Вспыхнула вековая вражда на национально-религиозной почве.
Хорваты-католики подняли клеточно-шахматное знамя Государства Хорватия
1941-1945 годов, вспомнили, как убивали сербов вместе с гитлеровцами при
Павеличе (*глава фашистского марионеточного государства Хорватии) и - после
полувекового перерыва продолжили это занятие, отыгравшись за Блайбург.
(*Город в Австрии, где в 1945 году было уничтожено большое количество
хорватских фашистов-усташей. Сейчас считается символом национальной трагедии
хорватского народа). Сербы хорошо помнили, как их дважды пытались истребить
только в этом веке: в 1941-1945 - немцы и хорваты, в 1914-1918 - австрийцы
(суть те же...). И если русские в девяностые годы чаще покорно слушали
"Пошел вон!" - и уходили с земель своих отцов, то сербы, народ горячий и
непокорный, взялись за автоматы. И тогда мир выступил против сербов - даже
Россия промолчала, послушно присоединившись к блокаде сербов. А истинно
русским "за державу" стало обидно. Мирясь с несправедливостью по отношению к
сербам, бросив их в беде, Россия преступает и любые, элементарные понятия
совести, справедливости, международного права, а равно предает собственные
национальные интересы. Если, конечно, русские в бывших союзных республиках
входят в сферу понятий о национальных интересах России.
Я не могу ничего изменить в мировом масштабе, но чтобы остаться самим
собой, с чистой совестью, чтобы быть непричастным к предательству, я понял -
мой путь лежит в Боснию. Читатель может не знать о вишистской Франции
1940-1943 годов, сотрудничавшей с Гитлером, но во время Второй Мировой войны
французы говорили: "Петен спасает наш кошелек, де Голль спасает нашу честь."
К Вишистскому правительству далеко не все плохо относились, подписание
перемирия, то есть фактически капитуляции Франции перед Германией в 1940
году сопровождалось искренним ликованием масс. Сравнение хромает потому, что
наш Петен и кошелек спасал только свой. Потому - бремя чести, жребий де
Голля выпало нести простым парням.
Была большая волокита с получением загранпаспорта. После распада СССР
я, русский, не имел и российского гражданства. Но, в конце концов, в мае
1994 года я все же стал российским гражданином, имеющим возможность выезжать
за границу. А осенью 1993 года я нашел в одной из центральных газет статью
журналиста Пятакова, в которой упоминались парни, воевавшие ранее в бывшей
Югославии и уехавшие туда по какому-то каналу. Позже я выяснил, что эта,
богатая фактурой и изобилововшая пафосом статья, большей частью высосана из
пальца. Основой послужили реальные прототипы, но доминировали фантазии
автора - сейчас такой бред я отличаю невооруженным глазом. Тогда же взял на
заметку журналиста и стал отслеживать его материалы, в которых как-то
упоминались добровольцы. После получения загранпаспорта я вышел на Пятакова,
а через него - на Петра Малышева, который объяснил мне истинное положение
вещей и посоветовал, что надо делать.
Так судьба свела меня с Петром Малышевым - небольшим худеньким
пареньком, старше меня года на полтора. С просветленным, иконописным ликом и
стальными глазами. В детстве они были голубыми - но у всех людей голубые
глаза меняют оттенки, становясь у кого-то мутными, у кого-то бесцветными
щупальцами... У Петра, повторяю, глаза были цвета стали. Видимо,
нержавеющей. Это был человек прямой и открытый. Рабочий и ювелир,
исследователь московских подземелий, страстный наездник, влюбленный в
лошадей инструктор верховой езды. В 1989 году "Взгляд" показал фильм о нем -
Петр держал лошадь в московской квартире (на первом этаже сталинского дома).
Фильм повторялся весной девяносто пятого.
Покойный Листьев снимал покойного Петруху, - так откомментировал мне
это один из знавших Малышева. Да, это так. Но по иронии судьбы Листьев лежит
рядом с Владимиром Высоцким и Отари Квантришвилли. Очень символично - между
искусством и криминалом.(*"Латынь из моды вышла ныне..." и MEMENTO MORI
("Помни о смерти") у нас в России обычно переводят как "Не забудь умереть.")
Первую встречу Петр назначил мне в сквере у деревянной часовни, на месте
которой ныне вырос храм Христа Спасителя. Сейчас я воспринимаю это как
символ - именно Петр дал мне первые уроки уроки жизни в условиях войны,
предостерег от ряда возможных ошибок и глупостей.
Сам он не знал страха. В его щуплом теле пульсировала дикая отвага,
наглядно показывая как выглядели реальные берсерки. (*В скандинавской
истории - воины, впадавшие в бешенство во время боя. Сражаясь без доспехов в
первых рядах, наводили ужас на противника.)
Об этом говорит случай из его биографии. Ему, тогда еще
пятнадцатилетнему мальчишке, ребята на дали покататься на качелях и слегка
побили. Смыв кровь, он вернулся и избил... пятнадцать человек, трое из
которых прошли армию. На суде сравнение маленького, щуплого Петра и большой
группы потерпевших было явно не в пользу последних. Прокурор смеялся до слез
- ведь подобные случаи почти невероятны. Обычный человек такого сделать не
может. Следствие: Петруху поставили на учет, освободив от службы в армии.
(*Сомневающиеся в реальности этой истории могут поднять материалы дела).
- И ты с тех пор почувствовал в себе воина, тягу воевать?
- Нет, с тех пор я почувствовал в себе тягу к мародерке. С побитых я
еще и снял часы, - отшутился он.
Он очень хорошо знал круг русской национальной оппозиции. Одно время
его женой была дочь Батогова, издателя газеты "Русское Воскресенье", одного
из "вождей" общества "Память".
Когда мы познакомились с Малышевым, он уже успел пройти бои в
Приднестровье, куда уехал, бросив учебу в каком-то вновь открывшемся
университете. Затем была Босния, там Петр крестился - до этого он был в
группе "Памяти", придерживавшейся языческих взглядов. После похорон Михаила
Трофимова (*Командир добровольческого отряда, погиб летом 1993 года,
подробнее см. главу No8.) он ненадолго заскочил в Москву, собираясь опять в
Боснию - но ему стало ясно, что тут, в России, что-то намечается. Был в
Белом Доме, там пригодилось его знание подземных коммуникаций, через которые
он выводил людей из осажденного здания. В конце сентября, еще до кровавой
развязки, Петр Малышев задерживался милицией.
- А был ли там еще кто-нибудь из добровольцев? - спросил я его о Белом
Доме.
- Да, Загребов.
- А кто это?
- Тот, кто продал сербам казачков...
Тогда Петр поведал мне о людях, которые делали деньги на русском
добровольческом порыве. Они становились как бы вербовщиками, получая у
сербов деньги. Одним из таких и был Александр Загребов, фигура загадочная и
противоречивая.
Вскоре после Белого Дома Малышева "взяли на карандаш". Некто Миша, по
"легенде" - военврач, ранее воевавший в Афгане, завсегдатай патриотических
тусовок, познакомился с Петром и свел его с корреспондентом Пятаковым, после
чего сам исчез.
- Я не удивлюсь, если меня арестуют и на допрос придет тот самый
"Миша", - сказал мне Петр. Опытный человек умеет отличить человека с
погонами, "опера" от просто обывателя.
Малышев дал интервью Пятакову, содержавшее много информации по своей
биографии, преследуя цель отомстить Ярославу Ястребову, которого он считал
виновным в гибели ряда русских - тех, кого Ярослав завербовал в 92-93 годах.
Я полагаю, что основная причина его нелучших чувств к
вербовщикам-посредникам, то, что они "погрелись" на этом, заработали деньги
на чужой крови. Газета в присущей ей бесцеремонной манере назвала Ястребова
"идейным аферистом". Неожиданно он объявился и подал на газету в суд. Другие
добровольцы питали тоже не самые теплые чувства к Ястребову. Его даже где-то
в 1993 году пытались убить, более того: думали, что убили и даже ставили
свечку за упокой души. Как и положено - по жанру - людям определенного
сорта, Ястребов выжил. На этом суде некоторые добровольцы справедливо
рассудили, что и Пятаков, и Ястребов один другого стоят, и нет смысла
вмешиваться в их свару.
Используя Петра как удобную фигуру, его в 1994 году раскручивали, дав
возможность появиться в прессе и на экране. Петр сам говорил: "Из меня
делают поджигателя рейхстага". Возможно, он слегка преувеличивал - он был
явно не масштаба Димитрова. Все мы ходим под Богом, но Петр пытался делать
свое дело.
Петр объяснил мне, как уехать в Боснию. Оказывается, к тому времени
"канала" уже год как не существовало. Многократно посетив югославское
посольство и познакомившись с реальными проявлениями ментальности сербов, я,
наконец, получил визу. Диплом защищен. За спиной - крылья. Я их
чувствовал!!! Вещи я отдал хорошему знакомому с инструкцией передать их моим
родителям, если я не вернусь до определенной даты. "Возвращаться - плохая
примета," - повторял я. - Но чем черт не шутит, может еще увидимся!"
Я жадно вдыхаю события последних дней моего пребывания в Москве. В июне
Москву посещает Караджич, выступает на радио, но по моему мнению, неудачно,
сказывается то, что русский язык ему не родной.
Последняя июньская "Бессоница" на радиостанции "Эхо Москвы". Нателла
Балтянская и Андрей Черкизов беседуют с Александром Невзоровым. В течение
первого часа Невзоров спокойно, с тихой издевкой, "ломает" и переубеждает
Черкизова - и тот переходит на сторону питерского журналиста. В течение
второго часа растерянная и недоуменная Нателла пытается противостоять
апологетике Сталина, но это жалкие потуги...
Часы поставлены на обратный отсчет, отбивая последние дни и часы. Я
запомнил концерт Макаревича на Красной площади... И вот происходит событие -
возможно, знамение свыше. За день до отъезда, двадцать девятого июня
девяносто четвертого, уже коротко стриженый, я встретил в метро (на
"Таганке") крепко сбитого пожилого мужчину в очках, который разговорился со
мной. Чем-то его привлек мой внешний вид. Мужчина был "под шофе", пытался
угостить меня коньяком. И ехал он то ли с похорон, то ли с поминок. "Какие
были люди!" Оказалось, что передо мною бывший летчик, воевавший ранее в
Израиле и Анголе. Он сокрушался по поводу своих товарищей, погибших за
что-то в этих конфликтах. Назвал себя "диким гусем".
Я сначала не все понял и поинтересовался, за кого же он воевап в
Израиле. "За Советский Союз!" - ответил он неожиданно ясно и твердо. "А в
Анголе?" - "Да, хрен там разберешь! И те черные, и те! Но я не убивал людей!
Когда надо было бомбить, я сбрасывал бомбы и все... Когда же стрелял,
выпускал ракету в самолет, я знал, что летчику конец - но я стрелял не в
него, а в истребитель," - его явно мучали фантомные боли прошлых войн.
- И много вы сбили самолетов?
- Да штук пять... Я ушел... и мне дали пенсию. Я от нее отказался! Хрен
вам! Какие люди погибли, какое племя, цены им нет...
Мы разговорились чуть больше - его звали Геннадий Васильевич, после
гибели родителей во время войны он был воспитан бабушкой (дворянкой?), стал
военным летчиком. Я даже записал его телефон, но он опомнился и сказал: "Ты,
наверное, из прокуратуры. Зря я тебе дал его..." Мы расстались - призрак
прошлых войн и я, которому, ее предстояло увидеть.
Прощальное напутствие было кратким. Через улицу или другой открытый
участок, где работает снайпер, лучше перебегать первым. В атаку идти -
где-то в середине. Всем страшно, но все идут. Не высовывайся, не лезь
поначалу на пули - так месяца через четыре боев можно стать нормальным
бойцом. Вот и все. Это и есть краткая мудрость, квинтэссеция их боевого
опыта. Мне надо добраться до Еврейской Гробли (Еврейского кладбища) в
Сараево, где сейчас находится Русский добровольческйи отряд, недавно
потерявший в бою своего командира - Александра Шкрабова. Весть об этом
быстро достигла Москвы. Еще русские добровольцы есть в Вишеграде, но там
война сейчас позиционная, и ехать туда незачем.
Один ветеран-доброволец хотел передать письмо для ребят, но опоздал к
поезду - и я увидел его лишь через стекло...
Киевский вокзал чем-то напоминает мечеть с минаретом. Последний образ
Москвы - гостиница "Рэдиссон-Чеченская". Мой сосед по купе - излучающий
хитрость украинец-снабженец. Едет во Львов, обижен на Россию. Вагон проходит
карпатские туннели - вот и Закарпатье, ныне не наше. Чувствуется близость
границы - дома стали богаче, все больше и больше каменных особняков.
Близость границы повысила благосостояние местных жителей.
Колеса выстукивают знакомые стихи (за знаки препинания не ручаюсь):
"Смутную душу мою тяготит
Странный и страшный вопрос:
Стоит ли жить, если умер Атрид.
Умер на ложе из роз?
..Тягостен, тягостен этот позор -
Жить, потерявши царя."
Я еду в самое сердце войны, разгоревшейся в Европе впервые после сорок
пятого года, в эпицентр бури. Летом 1991 года югославская "перестройка и
демократия" разорвала большую и богатую страну на части. Словения и Хорватия
явно тяготели к Германии. Запад признал их право как наций на
самоопределение. Но и в Хорватии, и в Боснии на протяжении многих веков жили
сербы. И им в новых государствах была уготована участь "райи", стада, просто
рабов.
Можно ли было избежать этой войны? Я не думал об этом. Если бы не
Горбачев и его податливость... Если бы не трусливое и нерешительное
поведение сидевшего в Белграде "коммунистического правительства"... Все
сценарии проиграть нельзя. История не знает сослагательного наклонения,
никаких "если". Сейчас уже безразлично. Война, как и время, - это ДАНО.
Решение должно касаться только персонального моего (твоего, вашего)
поведения в данных обстоятельствах. Можно рассуждать и спорить, ставить
свечки в церкви, можно топить тоску и отчаянье в водке, но можно
действовать. Итак, в 1991-1992 годах Югославия, как и Советский Союз,
распалась. Сербы вне старой союзной республики Сербия создали два своих
непризнанных "цивилизованным миром" государственных образования - Сербскую
Краину во главе с Миланом Мартичем и Республику Сербскую в Боснии - с куда
более известным Радованом Караджичем у руля.
Босния. Почему это слово отзывается такой болью в моем сердце... В
Югославии Босния считалась уникальной природной крепостью, труднодоступной
для вражеских армий, оправдавшей свое реноме еще полвека назад. И потому-то
здесь сосредоточен основной военно-промышленный потенциал погибшей Югославии
- в случае войны Тито был готов тут сражаться хоть с НАТО, хоть с Советским
Союзом. Но когда крепость неприступна для нападения извне, надо что? -
поднять мятеж, расколоть ряды ее защитников. Когда Югославия распалась,
боснийские сербы, фактически брошенные на произвол судьбы официальным
Белградом, создали свою собственную республику во главе с поэтом Караджичем.
Борьба шла на два фронта - против хорват и мусульман. В этой войне хорват и
мусульман поддерживают США и многие европейские страны, Турция и Саудовская
Аравия. У них - миллиарды долларов и горы оружия. У сербов Караджича -
ничего, кроме храбрости и упорства. И мое место ТАМ.
Я думаю об этом под стук колес. Мы просмотрели эту войну - и в том
смысле, что люди не помнили, как она началась, когда и из-за чего...
Просмотрели и политики, заняв антисербскую позицию, не использовав право
"вето" в Совете безопасности ООН при наложении явно несправедливых санкций
на сербов. Я себе уже все доказал. Здесь речь не о горах - о войне. Суть
войны в том, что Югославия была нужна, пока существовал Советский Союз.
Социалистическая, многонациональная, с высоким уровнем жизни.. в этом
регионе - и бесспорный военный лидер, Югославия давала альтернативу в
соцлагере - и раскалывала его. Но когда Советский Союз стал умирать, такая
альтернатива ему стала не нужна, даже опасна, - и ее убили также. Принесли в
жертву большой политике и большим деньгам. Основное влияние на это оказали
прохорватская позиция Германии, а потом - и поддержка мусульманских
сепаратистов Боснии Соединенными Штатами. Раскол страны повлек за собой
цепную реакцию гражданской войны. Ведь если Хорватия имеет право выйти из
Югославии, то сербы, компактно проживаюшие в ряде ее районов, имеют
аналогичное право выйти из Хорватии и либо остаться в Югославии, либо
присоединиться к Сербии. Тем более что нарушались и ущемлялись основные
гражданские права сербов - в первую очередь, право на жизнь.
А поезд несет меня все дальше и дальше.
Остановка. Как удар топора по плахе - Чоп. Смена колодок у вагонов -
далее мы едем по другой колее. Исчез столь привычный стук колес, а в
соседнем купе двое технарей неутомимо бубнят о железнодорожных технических
нюансах - можно сойти с ума. На украинско-венгерской границе украинские
пограничники выпрашивают у пассажиров пачки сигарет.
Венгерский пограничник придрался к отсутствию у меня ваучера. Я выезжал
за границу впервые и не знал, что кроме визы требуют и его. Мне было
приказано выйти и остаться в Украине - несмотря на югославскую визу у меня в
паспорте. Я ехал через Венгрию транзитом, и их не должны были волновать мои
отношения с Югославией - поезд оставался территорией России. Пришлось играть
- я стал объяснять, что не понимаю ломаного русского языка венгра.
Поупиравшись, он заглянул в мою декларацию и в какой-то список - и пропустил
меня. Был он худ и жилист, голова брита, оттопырены уши, я запомнил его
ненавидящий, испепеляющий взгляд. "Явно фашист," - подумалось тогда. Венгрию
мы проехали ночью и впечатлений у меня от этой страны не осталось. На выезде
венгерские таможеники спрашивают наличие водки и сигарет. - "Ненч?" -
"Ненч," - отвечаю я.
Типичный югославский пейзаж
Ну вот, наконец, Югославия. Поезд едет по ровной, как стол,
придунайской равнине - это Воеводина, житница страны, спасшая сербов от
голода в экономической блокаде. Везде видны кукурузные и пшеничные поля.
Возможно, что это поля будущей войны. Вооруженные силы Венгрии приведены в
состояние повышенной боевой готовности.
При подъезде к городу пассажиры изумленно смотрят на изящные развязки
автомагистралей и красивые современные дома Нового Белграда. Я впервые
увидел и понял, что современные жилые дома могут быть не только страшными
коробками, а планировка микрорайонов наталкивать на мысли о том, что если
Иван Грозный по легенде ослепил мастеров Барму и Постника после
строительства собора Василия Блаженного, то наших архитекторов ослепили ДО.
Дома здесь построены в стиле постмодернизма... Тем, кто этого термина
не понимает, попробую объяснить. Постмодернизм - это легкость бытия. Не
понятно? Отвлекусь от темы. В Китае происходят соревнования палачей. Первый
палач одним взмахом меча аккуратно рубит голову жертве - и лучше, кажется,
это сделать невозможно. Но вот следующий палач делает взмах мечом - и жертва
стоит с головой - как и прежде, спрашивая: "Ну и что дальше?" - "Тряхни
головой," - отвечает палач. Действие. Голова падает. Так вот постмодернизм -
это та самая голова, которая уже отрублена, но не упала и не осознала
этого...
Старый Белград. Пустынные улицы - сказываются санкции, горючее стоит
фантастически дорого. Автомобилей очень мало. Сажусь в трамвай и пытаюсь
выяснить, сколько стоит билет. "Один динар", - говорит мне серб. Он понимает
мою русскую речь! - "Но сегодня бесплатно".
- Почему?
- Сегодня воскресенье, контролеры спят, - объясняет он и для
убедительности складывает две ладони и прикладывает их к склоненной голове.
В начале 1994 года в Югославии была проведена финансовая реформа, которая
ввела новый динар, жестко привязав его к немецкой марке - и сделав их
равными. Новый динар равнялся, по-моему, миллиарду старых - это дает
представление о маховике гиперинфляции, поразившей осажденную страну. Но все
равно курс динара завышен - это чувствовалось по ценам.
Я жадно и быстро ходил по городу - может, больше шансов и не будет.
Климат напоминал Сочи. (*Хотя это неверно - Сочи на море, и там субтропики.
Может, Ростов или Краснодар?) Белград очень красив. На главной его оси стоит
два собора - святого Марка и святого Саввы, наиболее почитаемого в Сербии
святого. А еще - правительственное учреждение, напоминающее по стилю Исаакия
в Санкт-Петербурге. Я видел две пешеходные улицы - большую, князя Милоша,
покрытую квадратными плитами, и еще какую-то, мощенную камнем, резко
уходившую чуть ли не спиралью вниз и влево, к рынку и еще одному храму. Эта
улица похожа на Арбат - на ней расположились художники, на стенах домов тоже
было что-то изображено. Ближе к окраинам встречаются двухэтажные домики,
заросшие виноградом и прочей зеленью. Общее впечатление от Старого Белграда
- это город "кафан", кафе и закусочных... Мелодии я слышал почти
исключительно сербские. Кирилические буквы, двуглавые орлы гербов, те же
цвета флага - красно-сине-белый - все это здорово напоминало о России и
наших с сербами общих корнях. Казалось, что какой-то шутник только немного
изменил русские слова. Может, так могла сложиться история России, если бы
была альтернатива в истории.
В Белграде возле неовизантийского собора святого Марка я нашел церковь
Святой Троицы, которая окормляется Московским патриархатом. В небольшом
помещении храма я увидел каменную доску с фамилиями погибших добровольцев.
Отец Василий, для которого русские добровольцы были не в новинку, объяснил
мне, как добраться до представительства Республики Сербской - на улице Моше
Пийяда. Возле представительства, бетонно-стеклянного модернового здания, был
подземный переход с эскалатором, автоматически включавшемся, когда кто-то на
него становился. В представительстве одетый в "гражданку" худощавый бородач
с веселыми глазами, мой тезка, которому я объяснил, зачем и куда еду, без
лишних вопросов выписал мне "дозволу" - пропуск в Боснию, который мне также
давал право на бесплатный проезд в автобусе до Сараева. Там же меня угостили
кофе, который сербы запивали смесью воды с каким-то цитрусовым соком.
Белград меня удивил - я попал в какой-то рай после Москвы образца 1994
года. На огромных стеклянных витринах ювелирных магазинов не было решеток. В
городе жили нормальные люди - там совсем не было "качков", ставших
неотъемлемой частью пейзажа брутальной, воровской Москвы. Ночью в парке
гуляли парочки - и не было никаких мордобоев! Боже, куда я попал!? Позже я
узнал, что Югославия прежде была полицейской страной и весь преступный мир
работал под полицией. В городе много цыган-попрошаек, они же сидели около
церквей. На стене собора были граффити на какие-то музыкальные темы. В
киоске я купил пару югославских газет - по-моему, "Политику" и "Борьбу".
Незнакомый до того сербский язык становится понятным - как-будто я его
вспоминаю. Хм, никакой националистической истерии в прессе, анализ войны
очень взвешеный и толковый. Как во мне просыпается понимание сербского?
Генетическая память - или языки настолько родственны, что все очевидно по
контексту?
Автобус уносил меня в Сараево - дорога от Белграда заняла восемь часов.
Из динамика льется сербская мелодия, в которую прочно въелись мусульманские
мотивы - мне она не нравится. Один из пассажиров - молодой парень с
оторванной по плечо левой рукой. Из разговора я понимаю, что это - результат
ранения.
Мост через Дрину у Зворника охраняли не только полиция, но и несколько
противотанковых ежей. Они эффектно показывали, что здесь заканчивается мир и
начинается война. Но зачем они тут? Не понимаю. На память приходит один из
тезисов Ислама, делящем землю на поле меча и поле мира.
(x) Жребий брошен. (лат.)
Жребий брошен. Рубикон перейден, здесь он носит название Дрины - после
очередной проверки, объясняя полиции кто я и куда еду, называю имя Славки
Алексича (командира отряда в Сараево); на вопрос: "Четник?" - отвечаю:
"Четник", сажусь в автобус - и вот я там. Слово "четник" является нам обоим
понятным, четко и ясно объясняющим зачем и куда я еду. Какой-то пассажир
спрашивает: "Рус?"
- Рус.
- Брача ("Брат"), - почти шепотом, с каким-то благоговением произносит
он.
Вот она - Босния. Жадно вглядываюсь в окружающие картины. Пограничный
город Зворник. Страна встречает меня руинами домов. Они завораживают взгляд.
Под маскировочными сетями стоят, нет - хищно притаились три самоходные
артиллерийские установки. Автобус то карабкается, то спускается по горной
дороге-серпантину, порою кажется, что облака клубятся под его колесами.
Постепенно поднимаемся все выше и выше - вокруг заросшие смешаным
(хвойно-лиственным) лесом горы, равнина Дрины мелькнула быстро и незаметно.
Поражает воздух - своей чистотой. В дали в дымке синеют вершины. Какие
красивые пейзажи! Растоптанный рай... Вспоминается старый, "перестроечных"
времен анекдот. Папа Римский, Иоанн Павел II, прочитал труды
Маркса-Энгельса-Ленина и пришел к выводу, что конец света может наступить в
отдельно взятой стране. Переосмысливаю анекдот - я даже вижу эту страну из
окна автобуса.
Езда по горной дороге воскрешает в памяти выступление г-на Пархоменко
на "Эхе Москвы". Он, тогда ведущий журналист газеты "Сегодня", в мае 1994 в
составе парламентской делегации посетил Боснию и Герцеговину. Я помню его
выступление на радиостанции - интервью брал, по-моему, Алексей Венедиктов.
Последний задает вопрос по делу - о роли средств массовой информации и...
Пархоменко наивен как ребенок - он считает, что предвзятости западных
журналистов нет, просто - по его словам, дело в том, что сербы не смогли
найти с ними общий язык, и поэтому один и тот же взрыв сербского снаряда
показывает четырнадцать операторов, создавая сербам неприглядный имидж. Или
он полагает, что так наивны все русские - спокойно скушают эту байку. Не
смог "специалист" по Югославии ответить и на достаточно простой вопрос
радиослушателя, дозвонившегося в редакцию... Тот же г-н Пархоменко на "Эхе"
говорил о том, что много прекрасных дорог - и перекрыть их просто
невозможно. Утверждение более чем спорное. Как раз-то дороги и можно все
перекрыть блок-постами, тяжелее это сделать с лесисто-кустарниковой
местностью по бокам путей. Дороги прекрасны? Да без специального навыка за
первым же поворотом можно оказаться в пропасти! Как тут только Македонский с
иллирийцами сражался? Ведь и этих дорог не было. Я ему сочувствую. Да и вся
средневековая Европа в долгу перед римскими "стройбатами".
Настоящим эпицентром кровавого югославского взрыва стала именно Босния,
"Югославия в миниатюре" - гористая и лесистая республика в центре бывшей
Югославии, отделенная от нынешней, "белградской" Сербии рекой Дриной.
Боснийская этническая карта носит справедливое название "леопардовой шкуры"
- настоящая чересполосица народов, все они - и сербы, и хорваты, и
мусульмане - южные славяне. "Мусульмане" как-то странно звучит для уха, ведь
это слово обозначает религиозную общность, а не национальность. Здесь, в
Боснии, это самоназвание южнославянской общины, состоящей из принявших ислам
в средние века христиан и ославяненных турок. Ислам принимали здесь
добровольно, ради привилегий жить в городах, не платить налоги, быть у руля
власти. Очень похоже, как в недалеком прошлом в Союзе вступали в партию.
Нонконформисты же, кого все эти материальные блага не прельстили, остались
православными, сербами. Прошла такая страшная селекция, генный отбор.
Правда, в Боснии был еще и такой феномен, как богомильство. Эта
антихристианская ересь, зародившаяся в Болгарии, в веке, кажется,
тринадцатом, именно в ряде боснийских районов получила статус официальной
религии. А с приходом турок богомилы всей общиной и перешли в ислам. Очень
грубо, но логично, можно объяснить и образование именно нынешней этнической
карты - в горных районах вроде Тузлы мусульмане имеют богомильские корни, в
большинстве же районов Боснии последователи Магомета населяли плодородные,
удобные долины рек и города - тут комментарии излишни.
Мы приехали в Пале - горнолыжный курорт, временную столицу Республики
Сербской. Ее почему-то пресса упорно называет столицей, но своей столицей
сербы считают Сараево, в котором до войны сербская община лишь немного
уступала по численности мусульманской. Пале - всего лишь деревенька, точнее
- поселок, состоящий в основном из двухэтажных каменных домов. Здесь есть
церковь в византийском стиле, казармы, завод "Фамос", где и размещается
несколько министерств. В отеле "Панорама", небольшом трехэтажном домике,
который весьма скромно смотрелся бы на фоне многих подмосковных особняков,
размещается ставка Караджича.
В автобус входит группа молодых шумно ведущих себя парней в камуфляже и
с автоматами "Калашникова". Еще через час мы добираемся до Новосараева - в
какой-то из моментов, когда он объезжает Сараево с восточной стороны, из
окон правого борта автобуса виден контролируемый мусульманами город. Взаимно
- мусульмане на какой-то миг видят и автобус, поэтому дорога в этом месте
прикрыта бруствером из дерево-земляных укреплений и искореженных остовов
автомобилей. Видны пара небольших кладбищ. Одно христианское, с крестами.
Другое мусульманское, с квадратными надгробиями. В глубине души радуюсь, что
мало шансов попасть под бомбежку: автобус на горной дороге - мишень
идеальная. Я представляю себе, мысленно бросая взгляд с высоты птичьего
полета на медленно ползущую белую коробочку автобуса, как пилот элементарно
выходит на такую цель... Один заход, белое пятно попадает в перекрестье
прицела... Пожелание "Счастливой охоты!" сбывается. Вспышка пламени - вот и
все, конец пути, души пассажиров возносятся на небо. Но справа - опять
крутой склон, заросший густым хвойным лесом. Крутой поворот. Я, похоже,
приехал.
Сараево. Вид с сербских позиций на востоке города
|
